Надежда Потехина, АО «НИИ НПО „ЛУЧ“»: «Наша невидимая научная армия всегда остается в тени»

— Начнем с банального вопроса: как вы пришли в науку?

— Так получилось, что не я пришла в науку, а скорее наука пришла ко мне — произошло это на третьем курсе университета. В детстве, конечно, как и многим молодым ребятам, не сразу удалось определиться с выбором. Сначала я хотела стать летчиком, потом — создателем горного оборудования, что приводило в ужас мою маму, после чего решила быть специалистом по драгоценным камням.

Руководствуясь тем, что фраза «лучшие друзья девушек — это бриллианты» будет справедлива всегда, я поступила сначала в геологическую школу МГУ, потом — на геологический факультет Московского университета. Через какое-то время в драгоценных камнях я немного разочаровалась. Но зато очаровалась другими камнями, которыми занимаюсь и по сей день.

Затем, желая стать специалистом более широкого профиля, я получила дополнительное образование в сфере материаловедения в МИСиС. Позднее я окончила аспирантуру, а в 2020 году получила степень кандидата наук. И сейчас у меня две работы. Одна — на предприятии научного дивизиона «Росатома», вторая — на кафедре минералогии в родном университете. Таким образом, фундаментальная и прикладная жилки объединились.

— Из двух этих направлений какое в вашей жизни играет большую роль?

— Честно говоря, они абсолютно равноправны, потому что и одну, и вторую работу объединяет один и тот же объект — неорганическое вещество. Просто в одном случае это природные объекты, а в другом случае — это синтетика, металлы, сплавы и изделия из них.

— Но если какой-то незнакомый человек вас спросил бы о вашей работе, вы бы что ему ответили? Какую из двух должностей назвали бы?

— Дело в том, что я и там, и там научный сотрудник. А так в большей степени зависит от того, кто спрашивает. Иногда я просто отвечаю, что я геолог — и горжусь этим. В каких-то случаях я с такой же гордостью говорю, что я — сотрудник «Росатома».

Сейчас уже бывает, что встречаются те, кто не понимает, кто такие геологи и чем они занимаются. Хотя в Советском Союзе геологи упоминались чуть ли не в каждом втором фильме. Наша профессия как-то немножко отходит на второй план, но будем надеяться, что это постепенно изменится.

— И что это за задачи? Потому что, опять же, если спросить непросвещенного человека, он вряд ли сможет объяснить, чем может заниматься геолог, тем более в атомной отрасли.

— На самом деле на это как раз довольно легко ответить, поскольку у нашей госкорпорации множество дивизионов, один из которых — горнорудный. Он, в частности, занимается подготовкой месторождений к их освоению и добычей определённых полезных ископаемых. А геохимический цикл наук в нашей отрасли находит себя в первую очередь в материаловедении. Мы занимаемся изучением вещества. Когда ты понимаешь, как себя ведет вещество, неважно где — в природе или лаборатории — тебе проще оценивать его свойства.

Если мы говорим о природных соединениях, то, по сути, это исследование уникальных объектов нашей страны, в том числе действующих вулканов, например, на Камчатке. Там мы провели несколько полевых сезонов с нашей исследовательской группой. И успели открыть новые природные соединения, новые минералы, которые росли в не совсем стандартных условиях. А учитывая, что эти условия не слишком безопасно повторять в лаборатории, поскольку придется иметь дело с летучими соединениями мышьяка и других элементов, прекрасно, что можно исследовать аналогичные процессы в природной лаборатории без вреда для здоровья.

Кроме того, я занимаюсь изучением жаропрочных тугоплавких сплавов, тоже обладающих своей спецификой, высокотемпературных керамических материалов, которые используются для аэрокосмических целей и для некоторых направлений атомной сферы. Эти материалы — кирпичики для энергетики будущего не только в земных, но и в космических условиях. Если сравнивать в процентном соотношении, то лабораторная работа в моей деятельности, конечно, превалирует. Хотя полевые экспедиции в разные уголки нашей страны тоже бывают.

Недавно вот, кстати, узнала, что месторождение Карнасурт на Кольском полуострове перешло под контроль «Росатома». Это важное в РФ месторождение ниобия, тантала и редкоземельных металлов, там долгое время работала исследовательская группа, которую возглавляет мой научный руководитель. Я спускалась непосредственно на этот рудник, и было очень приятно узнать, что он вошел в сферу деятельности моей второй работы.

— Представьте, что это интервью прочтет школьник, который еще не определился с выбором будущей профессии. Как бы его мотивировали выбрать науку?

— Тут нужна серия вопросов самому ребенку. Если, ему, например, интересно разгадывать детективные истории планетарного масштаба, то можно идти в геологи. Если интересно отвечать на вопросы, что это, как это сделано и из чего — это сфера материаловедения. Если он хочет, чтобы однажды его сплав, например, вошел в состав какого-то серьезного узла, и именно это могло, допустим, обеспечить светом и теплом людей в каких-то труднодоступных уголках страны, то это металлургия и машиностроение. Главное, чтобы молодые ребята сами поняли, чего они больше хотят и смогли ответить на эти вопросы.

Конечно, насколько у вас сложится научная карьера, зависит еще и от правильного наставника. В моем становлении очень большую роль сыграл мой научный руководитель. Как известно, если ты хочешь вырастить хорошего ребенка, родители должны этому способствовать. И то же самое в научной сфере. Если мы хотим, чтобы научные дети были достойными, то нужно в это вкладываться. Мне повезло, что я попала в группу очень сильного научного руководителя, которому было далеко не все равно на своих учеников. К большому сожалению, не у всех хороших специалистов получается стать хорошими наставниками.

— Насколько, как вам кажется, сейчас модно быть ученым?

— Вообще, не очень люблю слово «ученый». Как говорил Лев Давидович Ландау, «учеными бывают собаки, а мы — научные сотрудники». Я бы сказала так: сейчас делается очень многое, чтобы вывести из тени научного сотрудника как специалиста, причем неважно в какой сфере — в естественных науках или гуманитарных. И в этом заинтересованы крупные технологические лидеры, корпорации и ведущие научные организации.

— Не задавали ли друзья и близкие вопросы, зачем вы пошли в науку?

— Мне с этим повезло — моя семья, мой муж, наши близкие друзья так или иначе связаны с научной деятельностью. Они не задают вопросы, что это вы тут делаете. Хотя бывает, конечно, что некоторые знакомые из более привычных специальностей вроде менеджеров иногда допускают некоторые смешки в наш адрес. Но нас это не сильно расстраивает. Все-таки те, кто пришел в научную сферу и там остался, это в некотором смысле идейные люди.

— И как вы обычно на такие смешки отвечаете?

— Достаточно спросить, знает ли человек, как работает, например, его гаджет. Понимает ли он, какая гигантская работа исследователей стоит за тем, чтобы он просто мог им пользоваться. К сожалению, люди просто забывают (или вообще не знают), что телефоны работают на металлах, включая редкие, — от лития до индия и тантала. И все это входит в научные интересы геологии. Химическую и физическую базу происходящих в гаджете процессов тоже обходят вниманием. Таким образом, наша невидимая научная армия всегда остается в тени.

— Какие три вещи в вашей работе вам нравятся больше всего?

— Первое — радость открытия чего-то нового. У нас каждый раз разные задачи, разные вызовы, разгадывая которые ты растешь как специалист. Благодаря этому ты не зацикливаешься на одной какой-то узкой тематике и шире смотришь на вещи. Второе — амбициозность проектов, над которыми мы работаем. Ты понимаешь, что вместе с коллегами вы действительно вносите вклад во что-то важное. Опять же, для многих это очень существенно. А третье — очень приятный и отзывчивый коллектив, научное сообщество, в котором ты всегда можешь чему-то научиться у других и, наоборот, поделиться своим опытом ради общего дела.

— Чем вы занимаетесь вне работы?

— Учитывая, что у меня две работы, которые съедают время почти целиком, свободных минут остается не так много. Но иногда я, например, вспоминаю о своей музыкально-творческой натуре и сажусь за фортепиано. Стараюсь уделять время этому, улучшая в том числе свою мелкую моторику. Кроме того, я уже третий год учусь на курсе фьюзинга в академии акварели Сергея Андрияки. Это направление, кстати, даже немного пересекается с моей научной деятельностью, поскольку там мы, работая со стеклом, особым образом его нарезаем, клеим и запекаем в больших печах.

И здесь в дело вступает материаловедение, поскольку очень важно подобрать режим запекания, чтобы стекло не треснуло. Если все идет хорошо, на выходе мы получаем картины и предметы домашнего обихода, сделанные полностью из цветного стекла. Спорт в моей жизни, к сожалению, занимает только зимний период, но тоже присутствует — в это время я обычно встаю на горные лыжи.

— Насколько вы и ваши коллеги боятся, что ИИ заменит НИИ?

— Искусственный интеллект, конечно, сейчас в большой моде, его стараются приложить к чему только можно. Иногда это делается с умом, иногда — не очень. Но на мой взгляд, творческую жилку и душу человека-исследователя ИИ вряд ли заменит. Поскольку иногда научные озарения приходят из сферы, диаметрально противоположной той, в которой ты работаешь. А это означает, что у искусственного интеллекта должен быть довольно обширный кругозор и, более того, достоверный.

И вот с последним пунктом у нейросетей пока большие вопросы. Потому что все существующие модели строятся на заложении в них некой базы данных. И здесь важно, чтобы ИИ был правильно обучен грамотным специалистом. Потому что если его обучал невнимательный троечник, то мы такой искусственный интеллект на выходе и получим. Но, наверное, самое страшное для меня и моих коллег — это человеческая лень. Важно не переборщить с властью ИИ. Иначе люди попросту разучатся думать своей головой.