«Каждая трагедия возвращает меня в те дни»: пострадавшие в терактах о том, как сложилась их жизнь

1 сентября 2004 года я попала в число заложников с двумя детьми: Аланой, которой на тот момент было 9 лет и 7 месяцев, и годовалой Миленой. На следующий день, 2-го сентября, после того, как Аушев (бывший президент Ингушетии — прим. ред.) вошел в школу, на переговорах добились освобождения 26 человек — это были женщины с грудными детьми. Я вышла вместе с Миленой, а старшая Алана навсегда осталась в школе.

У нас был опасный регион: за все эти годы в республике не раз происходили теракты, поэтому мы всегда в какой-то степени были в напряжении. Я старалась не водить Алану в места массового скопления людей, даже на базар не брала. Если ходили на представления или в цирк, тоже чувствовала беспокойство. Но то, что это будет школа, никто не предполагал.

Очень сложно об этом говорить, но не говорить совсем — тоже неправильно. Нельзя, чтобы эта трагедия ушла в забытье. Все, что произошло в сентябре 2004 года в Беслане, было ужасом и кошмаром. Фраза уже избитая, но жизнь правда разделилась на до и после. Все, что было до — стало миражом, жизненная конструкция развалилась.

Беслан стал городом теней: люди ходили черные, мрачные. Многие журналисты, которые работали в то время здесь, проходили реабилитацию. Говорили, что были во многих горячих точках, но такого ужаса не видели. Потому что в один момент столько детей, сгоревших людей — это сложно перенести нормальной человеческой психике. И в таком состоянии наш народ был долго. Мозг никак не мог это охватить: только что был праздник, радость, и в какие-то доли секунд все перевернулось, все разрушилось.

Как я находила в себе силы жить? Во-первых, это ответственность перед маленькой Миланой и пожилыми родителями. Я заставляла себя и за ребенком смотреть, и чтобы родители были не совсем уж в отчаянии, видя мое состояние. А было оно такое, что ничего не можешь, ничего не хочешь, ничего тебя не интересует, кроме одного — своего горя. Только время наш лекарь. Только вера наша надежда.

На меня очень долго ничего не действовало. Ни веры, ни надежды, ни любви не было. Только время и чувство ответственности вытаскивали из этого состояния. А уже потом к нам начали обращаться люди с различными вопросами, и мы стали жить чужими проблемами (Анета и другие пострадавшие основали комитет «Матери Беслана» — прим. ред.). Мы стали своего рода связующим звеном между народом, потерпевшими и властью — это было наше выживание.

А потом я стала обращаться к Богу. В этом году будет уже 20 лет нашей трагедии. И мой протест к Нему, к Господу, перерос в то, что я могу сказать спасибо за все, что было. Спасибо за то, что ты дал мне мою душу. Спасибо, что ты мне дал мою доченьку — Аланочку, что она прожила здесь 9 лет и 7 месяцев, озарила мою жизнь светом и многим тоже приносила радость.

Такое чувство, что это ты был, с тобой опять это случилось. Ну сколько можно? А родственникам погибших в «Крокусе» давать советы в настоящее время не стоит, не имеет смысла. Им сейчас не до этого, они их не воспримут никак. Думаю, у этих людей долго будут не заживать раны, но они их преодолеют, и у каждого будет своя история выживания.

И я желаю, чтобы они как можно быстрее смогли сказать спасибо Господу. Может, это немного и неуместно сейчас, но легче больше никак не станет. Я, например, создала себе образ, что моя Алана живая, но находится где-то очень далеко, и я обязательно еще встречусь с ней. Это мне помогает жить.

В 2002 году мы с дочерью Сашей и моим женихом Сэнди (гражданином США) поехали в Москву для получения «визы невесты». Собеседование в посольстве прошло замечательно — мы сразу получили одобрение и радостные отправились гулять по Москве.

Проходя мимо станции метро «Маяковская», увидели ларек с билетами на разные мероприятия. И мысль такая проскочила: «Ну, когда еще попадем в Москву вот так все вместе, почему бы не посмотреть мюзикл». Трех билетов рядом не было, но кассирша нас уговорила: «Попросите кого-нибудь уступить, пересядете и будете рядом». Настроение было прекрасное, хотелось продолжения — и мы купили билеты на «Норд-Ост».

Помню, как его активно рекламировали и везде писали, что на сцену сядет самолет. Первое отделение мне не понравилось, но очень уж хотелось посмотреть, как они устроят это шоу, поэтому мы остались и на второе. Началось оно песней летчиков, а после мы услышали какой-то шум и увидели, как человек в маскировочной одежде поднялся на сцену и, чтобы привлечь внимание, выстрелил из автомата. Вдоль рядов шла толпа, также одетая в военную форму. Впереди — мужчины, за ними — женщины. Вторые останавливались, отделяясь от группы, и становились вдоль стен.

Первая мысль была: «Как здорово вписали в сюжет “чеченский синдром”»! То, что это реальный захват в центре Москвы, совершенно не приходило в голову. В этом теракте погибла моя 13-летняя дочь и мой жених. Теперь каждая трагедия (и теракт в «Крокусе» не исключение) возвращает меня в те страшные октябрьские дни 2002 года. Накрывает.

Пройдет время, окружающие забудут, а ты с этим будешь всю оставшуюся жизнь. Я до сих пор болезненно воспринимаю вопросы из вежливости от малознакомых и незнакомых мне людей о семье. Раньше отвечала так: «А вы уверены, что действительно хотите это знать?» Потом вспомнила народную мудрость: человек родился — три дня радуются, человек умер — три дня горюют. Сейчас отделываюсь короткой фразой: «Они далеко, живут отдельной от меня жизнью».

Я считаю, что всем, кто стал жертвой теракта, нужна профессиональная психологическая помощь. Но те, кто рядом, тоже могут помочь. Знаю, что слушать об ужасах не самое приятное занятие, но дайте им (пострадавшим) выговориться, не вынуждайте загонять эмоции внутрь.

Еще я заметила, что каждый раз после теракта начинают говорить о том, что было недостаточно охраны, технической оснащенности, о медленной реакции спецслужб и так далее. На самом же деле ни одно государство в мире не способно на 100% защитить от терактов. Даже на очень хорошо охраняемых персон совершают покушения, иногда весьма успешно.

Есть такое понятие — солидарная ответственность. Так вот наша с вами безопасность — это солидарная ответственность государства и нас, жителей. Например, откуда у террористов оружие? Своих предприятий по изготовлению у них же нет. И ведь не в магазине купили, как мы с вами хлеб покупаем. А как террористы добрались и провезли это оружие? Почему их в дороге никто не остановил?

Кому-то 10 рублей дали по пути, кому-то 50. То есть наши жизни кто-то продал за 10 рублей, кто-то взял подороже. И эти купли-продажи, транспортировки ведь не в безвоздушном пространстве совершаются — у всего есть соучастники и свидетели.

У меня есть знакомая, которая в метро досмотром занимается. Она не раз рассказывала, сколько гадостей ей ежедневно приходится выслушивать по поводу досмотра. Были случаи, когда и с кулаками кидались. А на следующий день после теракта в «Крокусе» сказала: «Сегодня никто не обзывался, и все на проверку сумки ставили». Получается, нам до нашей же безопасности есть дело, когда случается что-то страшное. Особенно, если под раздачу попадает кто-то близкий.

1, 2 и 3 сентября я была в числе заложников в школе №1 Беслана вместе с мамой (учителем истории), братом, сестрой и двоюродной сестрой. Мы находились в спортивном зале все три дня. Нам не давали пить и есть (говорили, что вода отравлена), не разрешали выходить в туалет и издевались, как только это было возможно. Они говорили, что начнут стрелять, если с их стороны будут убитые или раненые, заставляли мужчин строить баррикады в окнах и дверях, после чего те мужчины были расстреляны, поднимали и расстреливали детей в случае неподчинения и использовали людей как щиты во время боя.

Когда начались взрывы, мои брат с сестрой погибли. А мне, маме и двоюродной сестре удалось спастись через столовую, куда боевики погнали выживших заложников и тех, кто смог идти. Мне тогда было почти восемь, я переходила во второй класс и произошедшее в полной мере еще не осознала. Наверное, самое большое влияние трагедия оказывает на меня последние лет десять, потому что я взрослею, появляется больше жизненного опыта и в связи с этим новые и новые сложности, которые, если честно, очень влияют на мою нынешнюю жизнь.

В детстве мне казалось, что раз я осталась у мамы одна, мне надо жить за брата и сестру, которые погибли. А сейчас я чувствую, что у меня есть вторая жизнь. И прожить ее нужно так, как ты хочешь. Любить того, кого ты хочешь любить. Быть с теми, с кем ты хочешь быть. И просто наслаждаться возможностью ходить по этой земле.

Да, это невозможно забыть. Хотя многие говорят, что надо забыть и жить дальше, но как, если это часть тебя? Прошлое формирует тебя на протяжении всей жизни. Я не могу себе позволить вычеркнуть это, потому что если я забуду, значит, я предам. И, если честно, мне больно наблюдать, когда люди начинают вспоминать и поднимать эту тему только тогда, когда случается что-то похожее.

Когда я узнала о теракте в «Крокусе», я почувствовала очень много всего сразу: пустоту, страх, смятение, боль и ужас. Ко мне вернулись те ощущения, которые были тогда, в 2004 году. Такое чувство, что весь мир обрушился, потому что снова умирают невинные и безоружные люди от рук подонков. А террористы — это не люди и не звери. Это просто ничто.

Сейчас главное для всех людей, которые были там, — это поддержка. Понимание того, что ты не один и что рядом есть люди, которых ты можешь обнять, с которыми ты можешь поговорить и поплакаться, — это самое важное в такой ситуации. И я хочу сказать, что вы не одни. И, к сожалению, мы (жертвы Беслана) знаем, что это такое. Я очень надеюсь, что в России будет меньше городов и меньше людей, которые смогут сказать такую фразу.

Пока мы помним Беслан, «Норд-Ост», Буденновск, взрывы в метро и домах, пока мы помним о том, насколько может быть жестоким человек, который взял в руки оружие и пошел убивать, мы можем своей работой попробовать не допустить повтора таких событий, воспитать своих детей так, чтобы им даже не пришла в голову мысль, что можно взять автомат и стрелять в человека.

Я думаю, что мы сами можем с этим бороться. Кто эти террористы? Это такие же дети чьих-то родителей, которые получали образование и воспитание, но что-то в них сломалось. И я хочу, чтобы все люди, которые воспитывают детей, учат их в детских садах, школах и университетах, делали это так, чтобы потом мы не включали новости и не наблюдали весь тот ужас, который сейчас происходит.