Для грустных и задумчивых: как The Cure повлияли на музыку и почему все ждут их новый альбом?

В середине 1970-х никакой группы The Cure не было, а несколько школьников из небольшого английского городка Кроули (Западный Суссекс) — Роберт Смит, Лол Телхорст и Майкл Демпси — лишь планировали создать небольшой рок-бэнд. Собравшись вместе и назвав себя Obelisk, парни принялись репетировать: при этом они не выступали в захолустных пабах с демками, а лишь единожды спели на на школьном шоу талантов. После этого они трансформировалась в Malice («Злоба»).

Впрочем, локальная известность пришла не к расширенному музыкальному ансамблю Malice (трио ненадолго пополнилось Марком Секкано и Аланом Хиллом), а к группе Easy Cure — тогда пятерку покинул гитарист Секкано, а заменил его Порл Томпсон. Забегая вперед, скажем, что состав группы с полувековой историей менялся много раз, а константой, фронтменом и творческим центром всегда оставался сам Роберт Смит (прочие подробности изменений в бэнде мы будем пропускать). Так, молодые рокеры, заменив слово Easy на артикль The, стали играть модный постпанк.

Первый, что называется, вирусный трек Смита и команды назывался Killing an Arab («Убить араба»): и, несмотря на бурное осуждение со стороны общественников, в нем не было ни доли шовинизма — автор вдохновлялся сюжетом «Постороннего» Альбера Камю и, напротив, пытался донести до слушателя, что жизни всех людей одинаковы важны. Громкий старт и сотрудничество с местным рекорд-лейблом привело юных рокеров к записи дебютника Three Imaginary Boys — встретили его вполне тепло, но слушателям больше запомнился автономный сингл Boys Don’t Cry, вышедший на несколько месяцев позднее. К слову, это и по сей день один из главных хитов The Cure.

Поворотным моментом в творчестве The Cure стало сотрудничество с Siouxsie and the Banshees — одно время Роберт Смит даже отвлекался от своей группы, чтобы выступать вместе с великой Сьюзи Сью. Именно от нее лидер The Cure взял аудиовизуальные готические элементы. «До них мы хотели стать чем-то вроде Buzzcocks или Элвиса Костелло — то есть панковыми битлами. Но стоило мне побывать одним из “баншей”, как я радикально изменил свое отношение к тому, чем занимаюсь!» — вспоминал музыкант. Так творчество Смита получило темные очертания в виде более депрессивного тягучего звучания и трагических текстов.

Не сказать, что до готического ребрендинга, повлекшего за собой неофициальный триптих (альбомы — Seventeen Seconds, Faith и Pornography), творчество Смита было преисполнено одухотворенными, благостными мотивами. Однако вышедший в 1982-м Pornography возвел депрессивное «отрицалово» в абсолют и закрепил за коллективом статус самой тоскливой рок-группы в мире: во время записи пластинки Роберт и его коллеги по несчастью буквально жили в студии, где в промышленных масштабах «уничтожали» алкоголь и все доступные к тому десятилетию наркотики. С присущим себе экзистенциализмом Смит исследовал темы смерти, увядания и отчаяния — прослеживалось это как в текстах, так и истошном, порой психопатическом звучании и атмосфере.

К счастью, после тьмы наступил свет, а клиническая депрессия Смита перешла в стадию ремиссии: после готического периода The Cure решились на радикальный для рокеров шаг: сменить контркультурный вектор на мейнстримный и обосноваться в чартах. И хоть предыдущие релизы имели достаточный успех, для поп-культурной эскалации им не хватало оптимизма и более понятного саунда — так, в их музыке обосновались нью-вейв и немного психоделик-рок. Выпустив альбом The Top, более легкий Head on the Door и, наконец, Kiss Me, Kiss Me, Kiss Me, The Cure приблизились к своему коммерческому пику, за что среди олдскульных фанатов снискали тысячи критических оценок. И, да, звучали они действительно совсем иначе.

Возвращение к истокам произошло в 1989-м, когда Смит выпустил свой magnum opus — горько-сладкую пластинку Disintegration, которая, по его же словам, должна была стать последней в дискографии группы. В этом альбоме рокеры выкинули прежние поп-атрибуты, загрузив слушателей монотонными инструментальными вступлениями, как и прежде меланхоличным настроением Смита (ему тогда только стукнуло 30 лет, так что рефлексия была уместна) и хирургически выверенным альтернативным звуком. Грусть, задумчивость, возвышенность — все вернулось. А мы получили Lovesong — возможно, самую красивую рок-балладу своего времени.

После Disintegration Смит с меньшим усердием применял поп-хитовое чутье в создании нетипичной для чартов музыки. За магистральным релизом последовали крепкий Wish и менее успешный Wild Mood Swings — так, на рубеже тысячелетий The Cure постепенно растеряли интерес массового слушателя. Тем не менее Bloodflowers, вышедший аккурат в миллениум, заслужил «Грэмми» и звание одного из главных лонгплеев группы, по мнению самого автора (Смит включил его в трилогию вместе с Pornography и Disintegration).

Не будет преувеличением сказать, что за почти полвека амбассадор тинейджерской тоски Роберт Смит умудрился повлиять на целую плеяду разножанровых авторов. Например, Пол Бэнкс (лидер уже тоже почти культовой группы Interpol), которого часто обвиняют в излишнем подражании Joy Division, называл любимым коллективом именно The Cure. Отголоски более свежего альтернативного звука нетрудно услышать в репертуаре утяжеленных Deftones и, напротив, утонченных Placebo. В конце концов не будем лукавить и вспомним, как много у Смита взяли Виктор Цой и группа «Агата Кристи».

В этом году фанат литературных реминисценций и мрачных, нередко фантастических аллюзий Роберт Смит возвращается с первым за 16 лет альбомом. Для продвижения первого трека с вступительной строчкой This is the end («Это конец») музыкант разместил единственный рекламный плакат в баре родного Кроули (и немного заинтриговал всех в соцсетях). Судя по настроению композиции Alone, долгожданный релиз станет данью уважения ранним записям великой группы. Смит, спасибо за детство, отрочество, молодость и зрелость. Надеемся, московский концерт в 2019 году был не последним.